Сегодня ты меня поэтом не зови,

Скажи, что я пошляк и серый обыватель.

Читатель! Я пою сегодня о любви

Несчастной… с точки зрения кровати!

Постой негодовать! Невинен мой сюжет.

И если в нем кровать играет роль большую, —

Так в этом все равно ни капли грязи нет,

О чем предупредить почтительно спешу я.

Двусмысленных острот заранее не жди.

Я смолоду питал возвышенные чувства

И много кой-чего питал еще в груди.

Но… скромен и суров мой подотдел искусства!

Лирическим певцам приятно воспевать

Луну и соловья, лобзания и муки,

А если я сейчас не вспомню про кровать,

Никто не посвятит ни строчки этой штуке.

Поэты — чистячки. Хотя никто из них

Не носится теперь с «высоким даром неба»,

Им все-таки претит истратить звонкий стих

На пошленький предмет, на пользу ширпотреба.

А этот ширпотреб не меньше соловья

При случае любом нам может пригодиться,

И даже сам поэт, — простите мне друзья, —

На ширпотребе голеньким родится.

Однако перейдем к рассказу моему,

Оставив в стороне гарнир из оговорок,

Хотя теперь всегда, — не знаю, почему, —

В рассказе пять страниц, а в предисловье — сорок…

Был парень холостой, и девушка была.

Ей — восемнадцать лет, а он — двадцатилетний.

Он жил в мечтах ее, она его ждала,

И встретились они в белесый вечер летний.

Не знаю, как сейчас о загсе говорят

(Я десять лет назад имел подобный случай),

Спросите это все у молодых ребят, —

Они расскажут вам и правильней и лучше.

Парнишка холостой соседом был моим,

Всегда опрятный вид и свежая рубашка,

Недели три назад мы чай гоняли с ним,

И у меня на загс он попросил сотняжку.

Не то чтобы совсем он не имел монет, —

Он парень деловой и получал прилично, —

Но там, где есть любовь, весна и двадцать лет,

Там месячный баланс не сходится обычно.

И вот он прилетел с молоденькой женой,

Румяной, разбитной, веселой и счастливой,

И зазвенела жизнь за тоненькой стеной,

До этого глухой и вечно молчаливой.

Над кухонной плитой повисла на крюке

Кастрюлька, как луна, промытая соседкой,

И примус загудел в укромном уголке,

И чайник сел на нем блестящею наседкой.

Все очень хорошо. За стенкою поют,

Поют, когда встают, и вечерами тоже.

Но в комнате пока не завершен уют:

Один разбитый стул и не хватает ложа.

Пока ты холостой и молод, как весна,

Ты можешь на полу легко расположиться,

Иль парочку досок изобрести для сна,

Иль даже вовсе спать неделю не ложиться.

Зачем тебе кровать, покуда ты один?

Но стыдно пренебречь удобствами любимой.

Конечно, ни к чему Казбеки из перин,

Но честную кровать купить необходимо.

Мой радостный сосед в ближайший выходной,

Зажавши в кулаке недавнюю получку,

На поиски с утра отправился с женой,

Солидно подцепив любимую под ручку…

Их не было весь день. Они пришли тогда,

Когда везде огни зажечь уже успели.

И молодой сосед не прыгал, как всегда,

И долго за стеной молчали и не пели…

Потом я все узнал. Кровати добывать

Умеют только те, кто знает щучье слово.

Попробуй-ка достать дешевую кровать,

Проходишь целый день — и толку никакого!

Тут — были, но прошли. Там — будут, но навряд.

Здесь — вот они стоят, но страшно прицениться, —

Пугая смельчаков, наставлены подряд

Нескладные, как слон, индийские гробницы!

Сосед ходил не раз, справлялся и следил,

Потом пошла жена, а он на кухне стряпал.

Но рок не уступал, уют не приходил.

И жидкий тюфячок стелился прямо на пол.

Неловко на полу: и дует, и сквозит,

А тут еще — и пол не очень-то исправен,

Ему-то — ничего, а у нее бронхит, —

Ведь хрупок женский пол, хотя и равноправен.

Давно уже сосед не прыгал и не пел.

Я мучился за них по должности поэта,

Лечил и помогал… А нынче не стерпел.

— Любви нужна кровать! — я утверждаю это.

Товарищи друзья, вступитесь за любовь!

Смотрите, как она, бедняжка, похудела.

Создайте ей уют, щекам верните кровь

Вы, штатный бюрократ кроватного отдела!

Иначе я про вас отдельно напишу,

И вас распотрошу, как повар чистит птицу,

И каждую

строку

так

мелко

искрошу,

Что вам за этот стих вовек не расплатиться!

Вас. ЛЕБЕДЕВ-КУМАЧ

1939 г.

(Избранное. М., 1984 г., с. 224.)