Четвёртый куплет стилизован под народную песню – в первую очередь композиционно. Даны как бы две координаты, «небо» и «земля», складывающиеся в единый образ Родины; на каждую из координат приходится по паре строк; обе координаты помещены в сходный образный контекст (кто-то чего-то «не смеет»):

Не смеют крылья чёрные

Над родиной летать,

Поля её просторные

Не смеет враг топтать!

В этой части песни сильнее всего проявилось фольклорное начало. В куплете использован распространённый народный образ «крыльев чёрных». Крылья у Кумача встречались и до того:

Она на крыльях к победе ведёт («Марш весёлых ребят», 1934)

Не задержат их крыльев могучих («Капитаны воздушных морей», 1937).

В кумачёвских текстах над страной летают и другие вещи:

Над Родиной годы промчались («В двадцатом году», 1937)

Песни летят над советской страной («Жить стало лучше», 1936).

Чёрный цвет как символ зла можно найти и в тексте 1933 года, где враг и вор «готовы к чёрным делам» («Быль о Степане Седове»), и в пиратской песне из фильма 1937 года «Остров Сокровищ»: «Стала нашим капитаном / Чёрная как ночь вражда», и в некоторых других.

А вот обращение к лётчику в песне из фильма «Интриган» (1935):

Над советской землёй

Ты наш мир и покой охраняй.

Та же тема, что и в «крыльях чёрных», только со знаком «плюс».

Не следует думать, что употребление всех этих образов – прерогатива одного лишь нашего героя. Они затёрты от долгого употребления в стихах многих поэтов, и тот факт, что у Кумача они уже когда-то фигурировали, не значит, что он – несомненный автор четвёртого куплета «Священной войны». Но мы же договорились: я доказываю не авторство Кумача, а принципиальную возможность авторства. А зная склонность поэта к самоповторам, не вижу ничего невероятного в том, что, спев про крылья раз и другой, он в 1941 году вновь воспользовался испытанным словом.

«Поля просторные» во второй половине куплета – очередное указание на размеры Советского Союза. Сами поля в других произведениях поэта снабжены похожими эпитетами: «необозримые колхозные поля» («Моя страна», 1937), «широко ты, колхозное поле» («Песня трактористов», 1937). Сюда же относится и «Наши нивы взглядом не обшаришь». А то, что их «не смеет враг топтать», – так и кумачёвские трактористы пели в том же роде: «врагу никогда / Не гулять по республикам нашим». (Тогда Кумач ещё не знал, что четыре года спустя, во время боёв под Москвой, будет с отчаяньем и болью задаваться вопросом: как же так? неужели я тогда врал?)

Заметьте, в «Священной войне» употреблён глагол «топтать», а в аналогичной строке из кантаты Луговского – «таптывать». Если Кумач написал эту песню, отталкиваясь от кантаты, то он отошёл от первоисточника в частности и в том, что осовременил язык произведения. Тут нельзя говорить о литературном воровстве, поскольку творческая переработка – не плагиат[1].

Следующий куплет в чём-то представляет собой перепев третьего и снова вводит знакомую тему призывов-угроз. Текстуальные совпадения с более ранним творчеством также есть. К эпитету «гнилой» Лебедев-Кумач обращался в «Двух мирах»: «От них идет гнилой, тлетворный дух». Слово «крепкий» и однокоренные ему – явно в фаворе у Кумача: «Родину крепко люби всей душой» («Колыбельная»), «Живая мощь страны окрепла» («Стройка»); у буржуазных стран нет «мускулов, окрепших от труда» («Два мира»); в Бряндинском колхозе «крепок амбара железный засов» («Быль о Степане Седове»); и многие другие примеры.

Переходим к шестому куплету – и сразу сталкиваемся с несомненным плагиатом! Да ещё каким!

Пойдём ломить всей силою,

Всем сердцем, всей душой…

Ведь это же Лермонтов! «Бородино»! «Уж мы пойдём ломить стеною»![2]

А если автор «Священной войны» – всё-таки Боде, то что же выходит? Мальгин и компания выводят плагиатора Лебедева-Кумача на чистую воду, чтобы вернуть доброе имя… другому плагиатору?

Конечно, можно возразить: эта строка – не плагиат, а реминисценция, культурная ссылка на Лермонтова, так сказать. Но в таком случае, господа, называйте культурной ссылкой и строки о кораллах в упоминавшейся выше «Песни о Цусиме». А то какие-то двойные стандарты получаются: что дозволено Боде, не дозволено Кумачу…

«Пойдём ломить» – это действительно не более чем реминисценция. Да и при всей похожести на фрагмент из «Бородина» данные строки органичны для Кумача. Употребление слова «сила» я комментировал выше. А в песне «Нас не трогай» слова «сила» и «сломить» сошлись в одной строке: «Богатырской силы не сломить». Случайное совпадение?

И далее совпадения продолжаются. Душевный порыв («Всем сердцем, всей душой»), выраженный практически в тех же словах, встречается в «Колыбельной»: «Родину крепко люби всей душой» (и к «душой» – та же рифма, что и в «Священной войне»). Следующие же две строчки «Священной войны» («За землю нашу милую, / За наш Союз большой!») в каком-то смысле конкретизируют и дополняют то, что было заявлено во втором куплете. Там речь шла о политических целях Советского Союза, и описаны они несколько абстрактно: «За свет и мир мы боремся». Тут же говорится непосредственно о целях данной войны – и появляется конкретика: «За землю нашу милую, / За наш Союз большой!»

А за что призывал бороться Кумач в прежних стихах и песнях? Вот примеры:

И каждый за землю родную свою / Готов постоять до конца. («Брат за брата», 1937)

…я встать готов горой / За наш Союз… («Стихи не на тему», 1935)

No comments.

«Милая земля» для Кумача более чем характерна. Прилагательное «милый» входит в число излюбленных эпитетов поэта, чей словарь в целом не отличается особым богатством: «милый человечек» («Сон приходит на порог», 1935), «сердце – милый и растерянный проситель» («Стихи не на тему», 1935), «Если милой улыбки не стало» («Береги любовь», 1936), «Послужить Отчизне милой» («Будь готов!», 1936), «милый город» («Москва майская», 1937), «Когда я вижу милый взор», «Милее утра и весны» («Как яблонь цвет – краса твоя», 1937), «Стынут милые ножки» («Ой, зелёная верба!», 1937), «родной и милый дом» («Идём, идём, весёлые подруги!», 1937)… Примерам несть числа.

В последней строке последнего куплета «Священной войны» содержится третье по счёту указание на размеры Союза (после «страны огромной» и «полей просторных»): «за наш Союз большой». Я уже показывал на примере «водных» сравнений из «Москвы майской», что автору свойственна однотипность образов в пределах одного короткого произведения. А вот пример такой же однотипности, касающейся «огромности» страны, в «Стихах не на тему» (1935):

Я вижу наш большой и радостный Союз,

Такой огромный, что над ним висит полнеба.

И через две строфы –

Все полно бодростью моей большой страны…

Кроме того, в этом же стихотворении есть «весёлая, БОЛЬШАЯ комсомолка», «БОЛЬШОЙ и дружный город» и «тем ОГРОМНЫЙ круг» (выделено мной). А также «простор степей» – привет «полям просторным» из «Священной войны»[3].

Да и в «Песне о Родине» вы тоже найдёте многократное повторение этого же мотива: «широка страна моя родная», «наши нивы взглядом не обшаришь», «необъятной Родины своей».

Строчка о «Союзе большом» – единственная в песне, где названа по имени советская реалия[4]. И это к счастью, поскольку, будь их больше, песня многое потеряла бы, стала бы стандартной, идеологически выдержанной и менее лиричной. Да, именно лиричной – ведь как раз благодаря искренности породившего её душевного порыва она находила путь к человеческим сердцам. Этим «Священная война» и впрямь отлична от многих песен той поры, не только кумачёвских.

Для Мальгина и компании эта отличность – один из решающих аргументов в пользу плагиата. Для меня – свидетельство того, что Лебедев-Кумач был человеком и в лучших своих произведениях оставался искренним. Ведь его творчество не сводится к сплошной идеологии – взять хотя бы «Сердце, как хорошо на свете жить!»

Этим, как мне кажется, можно объяснить и такую необычность «Священной войны», как отсутствие упоминания Сталина. Той версии, которой придерживаются «плагиатовцы», я хочу противопоставить следующее соображение. Предположим, господа, вы правы: у Лебедева-Кумача времени было мало, а стихи требовались срочно, вот он и взял уже готовые. Допустим. Но ведь на то, чтоб переписать этот текст, нужно от силы минут десять, а то и меньше. Что же Кумач так бездарно потратил всё остальное время до обнародования украденного текста? Неужели он, профессиональный версификатор, не мог быстро досочинить нескольких строчек – или втиснуть имя Сталина в уже имеющиеся? Неужели находился в таком цейтноте, что и десятью минутами не располагал?

А ведь он преспокойно отдал стихи в печать, и редакторов тоже не смутило отсутствие там Сталина.

Мне кажется, Лебедев-Кумач просто не нашёл нужным упоминать сталинское имя. А почему – по причинам творческого порядка или каким-либо иным – это уже другой вопрос, решать который должны историки и литературоведы.

Да, историки и литературоведы, а не прокуроры, адвокаты и судьи. Защитники Лебедева-Кумача имеют тенденцию ссылаться на судебное решение в пользу наследников поэта как на непреложную истину. Такой подход мне представляется неразумным, поскольку установление авторства – проблема научная, а не юридическая, последнее слово в её решении должно оставаться за учёными.

Подытожим наблюдения.

Такие темы и мотивы «Священной войны», как борьба против захватчика, обширность родной страны, любовь к родной стране, всенародный порыв и подъём, угрозы в адрес врагов и обречённость попытки завоевания, различие «нашей» и «не нашей» идеологий, указание на нашу силу, – всё это присутствовало во многих стихотворных текстах Лебедева-Кумача, созданных до 1938 года.

Указание на народный характер войны соответствует прозвучавшему в речи Молотова сравнению ситуации 1941 года с Отечественной войной 1812 года.

Стихотворный размер, избранный для «Священной войны», испробован Кумачом за четыре года до Великой Отечественной.

В «Священной войне» присутствуют излюбленные автором эпитеты: «огромный», «большой», «крепкий», «милый».

Троекратное подчёркивание размеров страны, а также повторение одинаковых и однокоренных слов («сила тёмная» – «царство тьмы»; «сила тёмная» – «ломить всей силою»; дважды употреблено прилагательное «фашистский») создаёт ощущение некоторого лексического однообразия, что присуще и более ранним текстам поэта.

Налицо текстуальные параллели между «Священной войной» и (простите за невольный каламбур) дореволюционными революционными песнями, которые были знамениты в Советском Союзе.

В песне встречаются расхожие образы русского фольклора, ряд строчек стилизован под народную песню. К таким стилизациям Кумач прибегал и в довоенном творчестве.

О чём это всё говорит? Доказывает ли это, что Лебедев-Кумач однозначно является автором «Священной войны»? Нет. Опровергает ли это тезис о том, что «Священная война» непохожа на другие стихи Кумача? Да.

Мой вывод: в 1941 году Василий Лебедев-Кумач МОГ написать данный текст. Поскольку обработанный мною материал косвенно подтверждает официальную версию возникновения песни, то этой версии имеет смысл придерживаться и в дальнейшем.