II 

Восстанавливая в памяти дорогой образ Александра Фадеева, прежде всего хочется выделить его гуманизм, добрую зоркость, демократическую сущность его поступков, глубину взглядов на труд товарищей по профессии, особенно на труд неопытных, молодых, идущих в литературу. 

На меня, на мою скромную поэтическую работу и в юные годы и в пору зрелости распространилась фадеевская забота, и я хочу здесь с благодарностью назвать некоторые удивительные факты, украшающие и возвышающие Фадеева, этого деятельного, богато одаренного, незаурядного человека — коммуниста, художника, патриота, друга, учителя. 

Будучи студентом Литературного института имени Горького, имея два опубликованных сборника стихов, я решил устроить свой творческий вечер. При встрече с Фадеевым в Союзе писателей я сообщил ему о своем намерении. Фадеев, как всегда, внимательно выслушал, подумал минутку и заметил: 

— Вообще-то говоря, намерение стоящее, хотя и рискованное. Ведь ты же все-таки не Иосиф Уткин и не Леонид Утесов. Надо выбрать место, где читать и что читать. Хорошо бы пригласить актеров для подмоги. Когда составишь текст афиши, покажи мне его, позови и напомни… 

Ровно через неделю я снова был у него. 

Показываю текст предполагаемой афиши: клуб деревообделочников. Принимают участие (читают и поют) Ц. Л. Мансурова, Д. Л. Кара-Дмитриев, В. Обухова, Н. Першин, Н. Хромченко. Исполняются стихи, отрывки из поэм, песни.

Александр Александрович, хмурясь, знакомится с программой вечера и говорит: 

— Хорошо, да не дюже. Больше половины неправильно. Во-первых, надо устраивать вечер не в клубе деревообделочников, а в большой аудитории Политехнического музея, в зале, приученном к стихам. Уж кутить так кутить! Во-вторых, надо включить в программу литературные пародии.

— Да, но их нет у меня. Я только всего-навсего умею подражать голосам поэтов и передразнивать их, не более… 

— То, что ты делаешь в устной форме, надо записать. Вот и будут пародии! 

— Попробую… А если не выйдет? 

— А ты через «не выйдет»! 

Фадеев еще раз взял в руки текст предполагаемой афиши и добавил: 

— В-третьих, на афише не значится председатель вечера. А для пущей важности следовало бы пригласить подходящего дядьку. 

Меня озарила озорная, дерзкая мысль. Я прищурился и тоном заговорщика, полушепотом предложил: 

— Не худо было бы взять в председатели вечера Фадеева Александра Александровича… 

Фадеев сделал скорбное лицо, тяжело вздохнул: 

— Разумеется, это было бы идеально. Но разве его уговоришь, разве до него доберешься! Стоит ли унижаться! 

— Упросим, умолим, умаслим как-нибудь!

-- Разве что умаслим… Одним словом, будем считать, что мы его уже умаслили! 

Мучительно, с упрямым ожесточением несколько дней и ночей подряд «записывал» я свои литературные пародии, стараясь сохранить в них, с одной стороны, чисто фонетическое сходство с голосами пародируемых поэтов, с другой стороны, добиваясь самого главного — гиперболизации просчетов и недостатков каждого поэта в отдельности при одновременном фиксировании стиля. Я внутренне поклялся: а)не подвести самого себя — не сорвать вечера, б) не ударить в грязь лицом перед Фадеевым — перемахнуть через «не выйдет», в) овладеть трудным веселым жанром, перешагнуть из эстрадно-развлекательного занятия в сферу литературно-исторического анализа текущей поэзии. 

Вечер в Политехническом музее  состоялся при огромном стечении читателей, где я впервые, в присутствии Фадеева, уже не показывал, а читал свои литературные пародии, читал то, что несколькими месяцами позже увидело свет на страницах «Красной нови», «Знамени», «Крокодила» и «Литературной газеты». 

Правда, не все обошлось гладко. После того как были напечатаны мои первые литературные пародии и эпиграммы, кое-кто из пародируемых усмотрел в них неуважение к своей персоне, кое-кто выразил даже протест в довольно активной форме. Одна солидная газета, например, заступаясь за поэта В. И. Лебедева-Кумача, назвала мою эпиграмму на него «литературным хулиганством», мотивируя это главным образом тем, что «небезызвестный Сергей Васильев напал на депутата Верховного Совета РСФСР». Рано утром позвонил мне Александр Александрович: 

— Держись, Серега! Никакого хулиганства ты не совершал. Эпиграмма вполне литературная, а почетное звание депутата Верховного Совета не ограждает писателя от литературной критики! А что касается неприятностей, то они у тебя еще все впереди. Пародии писать — это тебе, брат, не мадригалы стряпать! Небось знал, за что брался! 

В этот же день вечером собрался секретариат Союза писателей, на котором среди прочих немаловажных вопросов обсуждался и второстепенный вопрос — о моих пародиях и эпиграммах. Я на секретариате не присутствовал, но доподлинно знаю, что Фадеев, как потом он сам рассказывал, «выполняя роль чтеца-декламатора», демонстрируя мои первые сатирические опыты, стеной стоял за право их публикации. Точку зрения Фадеева разделили также А. Н. Толстой, Всеволод Вишневский, Валентин Катаев, Леонид Соболев, В. Ермилов, Лев Кассиль и, конечно, Николай Асеев. 

Гордости моей и радости не было границ. С той поры я, несмотря на возможные ответные «пендели», не перестаю время от времени точит перо наждаком и держать его наперевес. Передо мною словно бы витает тень могучего вдохновенного защитника. 

В книге: Фадеев: воспоминания современников. Сборник. М., Советский писатель, 1965 г., с. 346-349.